Я по вечернему темнеющему лесу
Иду, напудренная, тороплюсь до ночи
Домой успеть. Двое разбойников известных
Во всей округе, вытаращивая очи,
Вдруг путь-дорогу под нависшею луной —
«Стой!» — преграждают мускулистыми плечами
И обращаются ко мне с речью такой:
«Куда, красавица, спешишь? Сначала с нами
Ты расплатись — и путь свободен будет твой.
Гони монеты две — на брата по монете.
Ведь мы — хозяева тропы этой лесной
И не боимся никого на белом свете!
Любое море по колено нам двоим,
Любое дело по плечу!» В ответ я им:

«Это за что ж должна платить я вам?» —
«За то, что топчешь редкостные травы,
Зверей распугиваешь шарканьем. — «Не дам!
Нет у меня с собой монет, да и неправы, 
Лихие люди, вы». Смотрю по сторонам. 
Шагов сто будет до моей избушки, 
Крыльцом вплотную примыкающей к кустам, 
Стоящей одиноко на лесной опушке, 
Не огороженной забором никаким, 
С не протекающею крышей черепичной,
С дубовой дверью и с окном всего одним,
С трубою тянущейся от печи кирпичной.
Молчанье, грозное молчанье, — тишина!
И безразличная, бездушная луна.

Они смеются: «Правильно иль нет,
А заплатить-то всё равно придётся». —
«Чтоб не сойти мне с места этого, монет
Больше пяти копеек точно не найдётся».
Ещё внимательно смотрю по сторонам
И план обдумываю своего спасенья.
Но дикой белкой не дано по деревам
Мне лазить, птичьего на мне нет оперенья,
Чтобы на крыльях улететь куда-нибудь;
И не зарыться в норке мышью полевою.
Дрожат колени, и трепещет моя грудь.
Строго разбойники беседуют со мною:
«Нам нынче некогда… червонцы отдавай!
А если нет — платье и туфельки снимай!»

Заводит руки мне за голову один;
Платье расстёгивает быстренько другой,
Широколобый, под глазами без морщин.
Вдруг как дотронется до рёбрышек рукой —
Ох, как я взвизгиваю!  Оба жеребца
Стоят, довольные, и смотрят друг на друга.