Утро в колхозе.

У дверей сельпо, в ожидании открытия, толпились поклонники красоты. Напряжённость ожидания росла с каждой минутой. Солнце лениво поднималось над горизонтом, но на душе собравшихся царил беспросветный мрак. Восход подлинного светила ожидался в районе девяти. Минут за пять до заветного мига кто-то - из самых молодых, трепетных и нетерпеливых - поднялся на крыльцо и произнёс:

- Лизавета Матвевна! Откройте уж заведеньице своё! Оченно хоца на личико ваше поглядеть... На ноженьки ваши резвые, на рученьки белые, бутылочки ко прилавку доставлящи! Не томите народ, Лизавета Матвевна! Стосковались мы по вам так, что не моженно терпеть!

За дверями раздавался хруст кукурузных палочек. Слеза прочертила дорожку по запылённому лицу механизатора...

Учительница местной школы, сидя на скамеечке, кормила голубей и заодно жаловалась охотно слушавшим её птицам на свою горестную педагогическую судьбину и недостаточно гламурную внешность.

- А я, может, душою прекрасна! - Вслух размышляла она. - Но ведь никто не понимает!

Голуби жрали крошки и сочувственно кивали.

Прапорщик в отставке Гордей Лукич, сидя на завалинке с балалайкой, третий день подряд разучивал "Владимирский централ". Пока получалось нечто среднее между "Полётом Валькирий" и крайне минорным вариантом "Напали на козлика серые волки". Но отставник не отчаивался и продолжал попытки, вкладывая в исполнение всю страсть своего воинственного духа. На балалайке оставалась одна струна, которая держалась словно последний панфиловец под напором всех четырёх танковых групп вермахта разом.

Председатель колхоза товарищ Гусева-Лебедева - суровая в работе, но чуткая в быту женщина - отправилась в центр выбивать ГСМ и отсутствовала уже третий день. В связи с этим, сельчане положили Моргунова на полевые работы и развлекались как могли.

Из берёзовой рощицы за околицей разносились крики: "Ату! Держи её! Справа! Справа заходи!" Это знатные комбайнёры, не успев ещё опохмелиться, с самого ранья гонялись за бородатой бабою. Время от времени в их нестройное гиканье вплетался радостный визг бородатой и её же возгласы "Ку-ку! Я здесь!"

В луже посреди главной улицы возлежал батюшка Патрикей, впрочем, отрешённый от сана ещё прошлым летом за публичные утверждения о том, что Святая Троица есть оптический обман. Очевидно, полагая себя стоящим на амвоне, растрига битый час проповедовал бродящим кругом поросятам различные пришедшие ему в голову мысли, с лёгкостью бабочки перелетая с темы на тему, и досконально излагая всё, что ему известно о каждой из них. К исходу первого часа проповеди, многоглаголение отринутого служителя несколько истощилось и монолог его всё больше уподоблялся заезженной пластинке:

- С одной стороны... Ик! С другой стороны... Ик! С одной стороны... Ик! С другой стороны... Ик!

С близжайшего дворика выплыла на улицу крупная и упитанная свинка. Исполненная величия и сознания собственной красоты, достойная представительница животного мира приблизилась к луже и обнаружив, что любимое место занято, недоумённо хрюкнула. Однако, рассудив, что места в луже достаточно, свинка с плеском плюхнулась рядом с заклинившим батюшкой.

- Всё суета! - Откликнулся бывший священник. - А с другой стороны... Ик! Лепота... Дуняша! Прости!

Патрикей обнял свою соседку по луже и уткнувшись лицом в её ушко, безутешно зарыдал.

В колхозе начиналось утро.